— Конечно. Но не долго — завтра я хотел бы получить ответ. И очень надеюсь, что он будет положительным.

Пока мы разговаривали с Абантом, Маду уже нарисовал несколько предварительных эскизов апостольских печатей. Что-то у него получилось неплохо, но некоторые рисунки выглядели сырыми, и над ними нужно было еще поработать. Юный художник, например, совершенно не представлял, как выглядит ангел, а его орел на печати Иоанна получился чересчур хищным и больше смахивал на аквилу — символ римского легиона. А вот корабль на печати Фомы мне очень понравился — сразу видно, что в памяти Маду еще свежо наше путешествие по Нилу на триере.

По дороге во дворец Манифа не уставая восхищалась убранством на женской половине дома Абанта. Послушать ее, так там просто все необыкновенное — и мебель, и ковры и занавеси из дорогих тканей. Кстати, выяснилось, что детей у ювелира всего пятеро — трое сыновей и две дочери. Все уже пристроены, кроме самого младшего, а в доме отца еще проживает семья старшего сына, который тоже ювелир и унаследует семейный бизнес. С Абантом живет и младший сын, тот который пока не женат. Но ему ювелирное дело не нравится, он больше по торговой части своему отцу помогает. Сейчас его в городе нет, он в отъезде по делам.

Мы с Сенекой переглядываемся — не девушка, а просто кладезь информации, и когда только успела все разузнать

— Ох, как хотелось бы посмотреть на этого Клита! — вздыхает Манифа — говорят, он настоящий красавец.

— Тебе-то что с того? — усмехается Залика — ты у нас и так уже невеста.

— Ну и что? А вдруг Клит лучше моего жениха? Господин поговорит с его отцом и выдаст меня замуж в семью ювелира.

Эх, нифига себе запросы у девочки…! В Александрии остаться, да еще и в семью богатого ювелира войти. Хотя…. отец Манифы в принципе тоже не из бедных. Другой вопрос — а нужно ли мне это, и не придется ли потом краснеть за нее? Нет. Насчет Залики или Зэмы я бы еще подумал, но Манифа отправится к своему жениху в Кирену. Очень надеюсь, что он ее еще ждет.

Когда мы возвращаемся во дворец, до ужина остается еще часа два. Есть после застолья у Абанта не хочется, но пропустить во дворце второй ужин подряд я не могу — это будет воспринято, как неуважение к хозяевам. Освоить что ли популярную римскую методику со павлиньим пером? Буэ-э-э… и можно обратно за стол. Шутки шутками, но чтобы не терять время зря, сажаю девчонок перебирать зерна кофе

— Красавицы мои, у вас должно получиться три отдельные кучки: в первой весь мусор, во второй — расколотые и поврежденные зерна, в третьей только чистое и цельное зерно. Это нужно сделать быстро. Я сейчас пойду, навещу Матфея, а когда вернусь, у вас уже все должно быть готово.

Слово господина — закон, поэтому девушки без разговоров усаживаются у окна. Маду приносит для них низкий столик, на который ставит три больших глиняных плошки. Работа несложная, и она мало чем отличается от того, как женщины здесь перебирают фасоль, горох или чечевицу. А поскольку мои девицы хоть и из богатых, но весьма традиционных семей, они обучены делать это с детства. Убедившись, что процесс пошел, я забираю с собой одного из легионеров и иду в зал, где выставлена скрижаль. Маду же отправляется на дворцовую кухню за жаровней с углями, двумя глубокими сковородками и ручной мельницей для специй. Сегодня будем проводить эксперимент с обжаркой кофе — самый первый в этом мире.

Время близится к закату, доступ паломников к святыне уже прекращен до следующего утра — можно на время забрать ковчег из зала. Аккуратно укладываю в него скрижаль, и мы с моим подручным несем сокровище в комнату, где поселили апостолов.

— Марк, ты сегодня рано! — улыбается мне Матфей.

— Вот, решил тебя навестить перед ужином и принести тебе скрижаль, чтобы ты мог помолиться рядом с ней. Выглядишь сегодня гораздо лучше.

— Вашими молитвами, Марк. Не знаю, что бы я без вас с братьями делал.

— Ну… жил бы ты, наверное, гораздо спокойнее! — смеюсь я. Осмотрев его затянувшиеся раны и загипсованную руку, сажусь на скамью рядом с другом — Матфей, хочу рассказать тебе удивительную историю, которую услышал сегодня от одного из торговцев на рынке.

Дальше я подробно докладываю другу все, что узнал об Аксумском царстве от старика, торгующего скотом. Поскольку свидетелем нашего разговора был только Маду, я спокойно добавляю к рассказу много чего и от себя — все то, что считаю нужным. Рисую ему по памяти на папирусе карту эфиопского побережья Красного моря, отмечаю на ней порты Беренику и Адулис, примерно прикинув в уме расстояние до Аксума, наношу на карту и столицу царства. Сейчас здесь кругом благодатные тропические леса, это уже в 19-м веке от них останется половина, а в мое время и вовсе какие-то жалкие 5 %. Да и то, благодаря неприкосновенности территорий христианских монастырей.

— Представляешь, брат, с какой благодарностью эти потомки царицы Савской и царя Соломона воспримут учение Иешуа?! Оно вернет их к вере предков, которых они почитают до сих пор, и гордятся своими корнями. Даже их язык — это диалект древнеарамейского. Вот где благодатная почва для распространения истинной веры!

Матфей задумчиво смотрит в окно, обдумывая мои слова. Я ни к чему не подталкиваю, это должно быть его собственным решением. Но апостол и сам должен понимать все плюсы миссионерства в стране, где еще не успели похозяйничать ни египетские, не греческие жрецы. Для молодого царя Зоскала новая религия будет подтверждением его происхождения от великих предков и в тоже время приобщением его царства к ценностям более развитой цивилизации. А кто же откажется считать себя более цивилизованным, чем его дикие соседи? Насколько я помню, у христианских миссионеров в Эфиопии никогда не было проблем с властями, и даже появление ислама не поколебало ведущей роли христианства в этой стране. Так что, чем раньше мы начнем приобщать Эфиопию к истинной вере, тем прочнее в ней будут наши христианские позиции, и нечего ждать наступления 4-го века.

Сабейцы ведь принесли с собой в Африку не только письменность и семитский язык, но и каменное строительство методом сухой кладки, резьбу по камню, керамику и многие другие достижения своей древней цивилизации. Так что у нас вырисовываются не только отличные перспективы христианизации Аксума, но и перспективы укрепления связей с Александрией, а через нее и со всем Римским миром. Адулис ничем не хуже Береники, там тоже можно и нужно построить современный порт и мощную крепость для защиты от любителей поживиться за чужой счет — это я, если что, про всяких будущих арабов.

И еще я решил, что Маду нужно изобразить лик Спасителя. Нас сейчас здесь собралось четверо из тех, кто видел и лично знал Мессию — это редкая удача для художника: каждый из апостолов сможет ему что-то подсказать. Догадываюсь, что у моих братьев это вызовет бурю эмоций, потому что не в еврейской традиции рисовать людей, а уж тем более лик Бога. Но я постараюсь их убедить, аргументируя тем, что Христос своим пришествием отменил ряд строгих иудейских обычаев, как то же обрезание, например. И надеюсь, что поупиравшись, они все-таки согласятся. Очень хочу, чтобы Маду нарисовал Иисуса на фоне его гробницы. Нам бы потом этот рисунок очень пригодился для главной фрески в первом христианском храме Рима.

Но этот разговор состоится уже вечером, когда вернутся Андрей с Иаковом. А пока я оставляю Матфея в молитвах и раздумьях по поводу миссионерского путешествия в Аксум, сам же чуть ли не бегом возвращаюсь к девчонкам. Аж руки чешутся, как мне хочется поскорее заняться кофе.

В комнате я застаю только Залику и Зэму. Кофе они уже давно перебрали, его немного было, а потом за Манифой пришла служанка Корнелии — та неожиданно предложила моей египтянке прогуляться перед ужином по дворцу. У меня округляются глаза — это что еще за новости?! С чего вдруг такая милость, если еще вчера дочка Пилата только что не шипела в сторону моих подопечных? Вот точно не обошлось здесь без интриг ее матери Клавдии! Сейчас они попробуют вызнать у нашей болтушки, что ей известно про мои дела. Ну, и про Залику, конечно повыспрашивают — ведь дочь с матерью серьезно считают ее моей любовницей. Ох, уж эти женщины со своими заморочками и интригами…