— Да свершится воля Великого и Бессмертного Сета! — завопил слепец, падая на колени и простираясь ниц. Его примеру последовали все остальные.

Но все это я увидел лишь боковым зрением, не спуская глаз со змея и боясь пропустить его бросок. Время замедлилось и все звуки пропали, словно мы погрузились под воду… И когда змей атаковал меня, я, преодолев оцепенение, ударил кулаком прямо в его морду, впечатывая кольцо Соломона между ноздрями чешуйточаго гада.

— ИЗЫДИ, тварь!

Мой отчаянный вопль разнесся по храму, взламывая вязкую тишину. И вслед за ним полыхнул беззвучный, ослепляющий взрыв — Тьма столкнулась со Светом…

—…Любезный Кокцей! Как же я рад, что ты нашел возможность навестить меня! — Из дверей атриума, радостно улыбаясь, навстречу гостю вышел хозяин виллы.

Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик — сын покойного брата нынешнего императора — носил с ним одно имя и был назван своими родителями в его честь. Но чтобы не путаться в именах и не раздражать лишний раз Принцепса, племянника все называли просто Клавдием, поскольку после смерти своего отца Друза, он формально стал главой старшей фамильной ветви рода Клавдиев. Сам Тиберий откровенно презирал чудаковатого, болезненного родственника, считая его человеком недалеким, совершенно негодным для государственной службы, и оттого безобидным. Клавдий не только не интересовался политикой, он еще и всячески избегал Рим, подобно самому Тиберию. Жил попеременно, на своих виллах — летом в Кампании, зимой в пригороде столицы, появляясь в Риме только по мере надобности.

Вот сюда, на виллу, расположенную в Капуе неподалеку от Неаполя, и заглянул по дороге из Рима на Капри Марк Кокцей Нерва — ближайший, а по существу единственный друг императора Тиберия. Высокий, худощавый, с густыми волнистыми волосами, он выглядел моложе своего царственного друга, хоть они и были с ним практически ровесниками.

— Приветствую тебя, дорогой Клавдий! Как ты здесь поживаешь?

Лицо хозяина озарила добродушная улыбка

— Мне не на что жаловаться, Кокцей. Боги милостивы ко мне и кроме бесконечных испытаний со здоровьем, посылают иногда на мою долю и небольшие радости. Вот ты сегодня приехал, дорогой мой гость, доставив огромное удовольствие скромному отшельнику, недавно жена Элия родила мне дочь Клавдию Антонию. Так что все вроде бы неплохо, мне не в чем, упрекнуть богов.

Нерва сочувствующим взглядом окинул племянника императора. Этот несчастный, больной человек никогда ни на что не жаловался, хотя был глух на одно ухо, сильно хромал из-за перенесенного в детстве паралича и испытывал временами сердечные приступы, доводящие его до полного отчаяния. Если прибавить к этому дрожание рук, подергивание головы и заикание, с детства ставшее предметом насмешек в семье, а потом и во всем Риме, то картина складывалась совсем безрадостная. Но Клавдий не унывал.

Не допущенный Августом, а потом и Тиберием до государственной службы, он нашел себя в написании исторических трактатов и прослыл в Риме человеком начитанным и незлобивым. Пользовался уважением всадников — при появлении Клавдия они всегда вставали и даже выбрали его главой посольства к консулам, когда просили дозволения перенести тело Августа в Рим на своих плечах. А сенаторы и вовсе причислили его потом к жрецам Августа сверх установленного числа гаруспиков.

Приезд гостя стал большой неожиданностью для Клавдия. Приятной, или нет — он еще не решил. Но то, что близкий друг и родственник Тиберия приехал к нему в Капую не просто так, было понятно и без слов. Сам по себе Марк Кокцей Нерва вызывал у Клавдия только симпатию. Он был человеком благородным и великодушным, абсолютно правдивым и не способным ни на какой обман, даже если это могло принести ему выгоду. Кроме того Нерва являлся знатоком законов и величайшим авторитетом по части контрактов, о которых написал несколько юридических трудов, что не могло не вызывать у Клавдия огромного уважения.

Но при этом Нерва был мягким, рассеянным и не слишком наблюдательным. Он смело говорил Тиберию все, что считал нужным, но лишь наедине, чтобы не поставить того в неловкое положение, и был, пожалуй, единственным человеком в мире, верящим в великодушие и добродетель императора. Тиберий высоко ценил своего друга, и Нерва был одним из немногих, кого Принцепс взял с собой на Капри. Например, ни Ливию, ни Антонию, ни самого Клавдия, никогда даже не приглашали на остров, где располагалась резиденция императора. И сам всемогущий Сеян не мог явиться туда без разрешения Тиберия. А Кокцей Нерва мог — у него на Капри был свободный доступ.

— Как жаль, что я не знал заранее о твоем визите и не мог достойно подготовиться к нему — сокрушался Клавдий, ведя Кокцея Нерву через анфиладу внутренних помещений и безуспешно гадая, зачем же тот явился в Капую.

— О, не беспокойся! Я совсем непритязателен в еде и буду рад самому скромному угощению — заверил его гость — К тому же это моя вина, что приехал не предупредив тебя. Просто я не хотел привлекать к своему визиту сюда лишнее внимание.

— Что-то случилось? — напрягся Клавдий

— Нет, нет… Ничего такого, о чем тебе стоит беспокоиться. Давай, поговорим за ужином.

Клавдий кивнул, но предчувствие грядущих неприятностей с этой минуты поселилось в его душе. Проводив Нерву до дверей гостевой комнаты, он подозвал раба и отдал ему распоряжения к ужину. Второго отправил в ближайший городок, предупредить своих местных приятелей, что их привычные встречи придется перенести на пару дней.

Вилла в Капуе была небольшой, но ему вполне хватало ее для уединенного проживания вдали от римской суеты и интриг. Ни у жены Элии, ни у матери Антонии даже мысли не возникало навестить его в этой глуши, и поэтому здесь Клавдий жил так, как сам считал нужным. Много читал и размышлял, писал статьи на самые разные темы, и не отказывал себе в невинных слабостях — водил знакомство с людьми самого низкого сословия, играл с ними в азартные игры, а по вечерам пил столько вина, сколько просила его душа.

Разговор с Нервой, который состоялся у них за ужином, поверг Клавдия в шок.

— В Риме заговор?!!

Нет, что-то такое он предполагал, уж больно огромную власть получил Сеян в последнее время. Тиберий явно испытывал его, добавляя ему все новые и новые полномочия, и разрешая сенату воздавать префекту все новые и новые почести.

— Зачем ты рассказал мне об этом, Кокцей?

— Чтобы предостеречь тебя. Сеян не успокоится, пока не уберет всех Клавдиев. С семьей Германика он, считай, уже разделался, остался один Гай. Теперь он расправляется с их друзьями и сторонниками. Ты можешь стать следующим, потому что был дружен и с Германиком, и с Агриппиной, и с Нероном.

— Из-за моей свадьбы с Элией произошло охлаждение наших отношений с Агриппиной и с Нероном. Они почему-то решили, что я буду все подряд рассказывать своей жене, а она передавать Сеяну то, что удастся узнать от меня. И я постепенно перестал навещать их, чтобы не ставить в неловкое положение. Только вот я совсем не уверен в том, что наше нынешнее родство с Сеяном послужит мне защитой, ты же знаешь, как легко нынче расторгаются браки.

— Знаю. И скажу тебе больше: Тиберий уже развел Нерона со своей внучкой Еленой и теперь предложил Сеяну жениться на ней.

— О боги…! Сестрица Ливилла верно с ума от злости сходит — отдать дочь в жены своему любовнику, за которого она сама не прочь выйти замуж!

— К тому же в Риме ходят упорные слухи, что ты здесь ведешь недостойную римлянина жизнь игрока и пьяницы — с мягким укором продолжил Нерва — и водишь дружбу со всяким отребьем. Эти люди, Клавдий, могут легко подставить тебя, написав донос о твоем поведении, а то и оболгать, приписав оскорбление величия Принцепса.

— Ох, Кокцей… да, в Риме существует целое сословие профессиональных доносчиков, и они возбудят дело против любого честного человека, если у него есть чем поживиться!

— Ну, так прояви благоразумие, не давай врагам лишнего повода. Затаись, пока заговор не будет раскрыт. И осторожно выбирай друзей.